Стоял засушливый июль страшного лета 1942 года, война чудовищная и кровопролитная свирепствовала, круша все на своем пути, немецкими захватническими жерновами Гитлера размалывая все, что только попадало под черный сапог Вермахта в строевом гусином шаге. Села выжигались дотла, часто полыхающая беззаботная заря меркла на фоне пожара и человечьих криков, людей как скот запирали в домах и весело перекликаясь как на безобидном барбекю поджигали, черный зловонный дым вьюшкой уходил к кронам деревьев, молчаливые свидетели святотатства и зверств пьяной от крови и убийства немчуры, лишь скорбно гладили кудлатые сивые бороденки, подтягивая отощавший живот под серой самотканной рубахой мужики, у которых и крошки маковой с утра не было, все немчина изъяла, фрицы поганые, холодно и властно требуя пронзительными гортанными голосами молоко, яйца, живность, мед, словом, все что есть. Чуть мелкая непокорность - расстрел, чуть удержал припрятал козу, которая молочка маленьким дает - расстрел…но самое неприятное, когда в семье была девка красивая, таких после истории с Танькой Авдотьиной берегли пуще глазу, не выпуская из подпола, наскоро кидая дщерям краюшку хлеба и кринку простокваши, если есть такая возможность.

Немцы шибко лютовали до русских баб, с шумом и гамом ссильничали поповну Евдокию, намотав ей на голову собственную юбку, сильничали ее так люто, что вся Тимофеевка растреклятая слыхала, и спереди и сзади, сердешную растерзали, так что по белым полным бабьим бедрам текла и густая первая кровь и сперма чужаков, все лютовал самый волк немецкий, нехорошая слава про этого эсесовца Хейко ходила, сам он собой был может и пригож, белокурый, что твое молоко, голубоглазый, но небесные глаза его наводили лишь тоску и страх, настолько он напоминал собой полностью автоматизированную машину смерти и в плечах сажень косая, злющий еще не приведи господь, девок рвал до смерти, ни одна живой не ушла из егоных лап, другие его три дружка: Отто, Вилли и Эрих тоже зверюгами были, но Хейко ни одна немецкая собака переплюнуть не могла.

Это он дочке Петра Тимофеича матку вырезал и изнасиловал ее в окровавленную дыру, пока полумертвая, девка, пуская розовые пузыри носом, хрипела и в руках билась, это он растерзал своим неугомонным членом шестеро малолетних внучек старой Агриппы, насиловали их всей толпой с песнями и воплями, сначала разорвав все одежды, потом привязали к березкам и до кровавых луж отходили русскими ружейными шомполами и лишь потом в скользкие от девичьей крови узкие девственные отверстия ворвались нетерпеливые фашистские члены, терзая нутро как раскаленный прут. Покрытые пылью и потом тела больно и злобно наваливались, причиняя еще большие страдания. Это именно Хейко со смехом предложил драть членом русских сиськастых немытых свиней в горло, пока они не захлебнутся слезами и криками, покуда друг-товарищ разрабатывает девичий зад стволом винтовки, предварительно из него выстрелив, дабы разгорячить перед такой страшной адской еблей….

Зверь Хейко не выпустил их всех, пока не изнасиловал каждую, а когда его первейший друг Отто терзал попеременно в разные дыры трех юных смертниц в леске, хладнокровно большими пальцами крепких рук выдавил им всем попеременно глаза, отпуская веселые шутки, гогот и девичий пронзительный визг над лесом стоял такой, что у оставшихся живых жителей Тимофеевки кровь застывала и рука для крестного знамени еле поднималась, плетью висела вдоль тела чугунной тяжестью от безнадежности и трусливого страха.

Немчуры в деревне было навалом, в самое лучшей беленой хате остановился сам немецкий генерал Ханс Теммерлих, но он брезговал защищать этот русский скот и не мешал своим людям хорошенько повеселиться, пользуясь передышкой от партизан, чему четверо приятелей очень радовались..обычно корректные и сдержанные немцы отдыхали на всю катушку, накачиваясь дрянным шнапсом и местной ядреной самогонкой, распевая залихватские немецкий песни своими ужасными козлиными голосами, стреляли в кошек, соревнуясь чья пуля метче, иногда ради забавы стреляли в окно по осторожно крадущимся в сторону гумна мужикам, да сне с целью убить, а опять-таки покуражиться, коленную чашечку раздробить или ухо пулей начисто оторвать, за каждый меткий выстрел полагался золотой зуб, вырванный ранее у зажиточных из населения, кто на глаза попался, а труп или жив человек, это и роли никогда не играло.

Вот в те деньки, когда только начинали немцы гонор деревеньке показывать и вернулась в свою деревушку коренная жительница, 19-ти летняя Таня, единственная дочка, матушка Авдотья Захаровна Семипалова заставила дочку бежать как только ворвались эти ироды, почуяло сердце-вещун материнское, что беда девку ждет, сунула она ей по быстрому каравай в котомку, пяток яишек крутых и наказала бечь до дальней родни переждать в соседнее сельцо, да Танька упрямая оказалась, мать бросить ей как нож вострый в душу, да и помимо матушки ненаглядный у ей в Тимофеевке остался..Михаил, Мишутка, скромный и добрый большелобый чубатый парнишка, любил он Таньку, да ее, чай, вся Тимофеевка любила, самая красивая девка считалась из виданных только в краю, волосы вьющиеся цветом как золото в огне растопленное, очи яркие васильковые, тело нежное и сдобное, укуси, так и сок брызнет, настолько оно упругое и славное, талия с осу, поди, а бедра жаркие настолько круты, что обходя девку рискуешь ожечься, как пройдет мимо Танька по дорожке, ароматов грудей овеет, улыбнется лукаво, аж дар речи мужики теряли, наскоро хватались стыдливо рукой за вздыбленные желанием жгучим штаны.

Красива Таня была страсть как, все гадали с улыбкой кто ж у ей первым будет, Мишутке люто завидовали, да не успел он с любезной Таней травку примять, не успел он своим жилистым молодым членом ей промеж бедер потереть, соками ее лона свежего упиться, в губы ее красивые с болью вонзиться, так что Танька выгнулась бы в траве и в его плечи массивные впилась ногтями судорожно с криком гортанным, истекая вся липким ароматным женским нектаром, пока он он ее в землю вдавливал всей своей тяжелой массой, пригвождая крепким пульсирующим от распирающей крови членом с багровым набалдашником и вгоняя его как можно шибче в жаркое нутро. Так и война вошла в свои права, тысячи баб молодых и постарше под немцами сгинуло, их похотью и выдумкой дьявольской спаленные, а если не сгинули, то опозоренные с брюхом остались после страшного насилия, каждый сельчанин в такую бабу со вздыбленным животом пальцем тыкал и насмешками осыпал, чаще всего не выдерживали такие женщины и вешались с такого великого горя, радости мало фрица народить…

В то утро Хейко проснулся не в духе, голова разламывалась как в каменной дробилке, глаза жгло, в них набился треклятый гусиный пух из старенькой хозяйской подушки, на которой по его приказу хозяева наскоро сменили белье вынуждены были жить как животные в собственном сарайчике. «Вонючие скоты даже не привыкли к нормальной жизни, грязные твари должны быть благодарны немецкому командованию, мы научим рабов подчинению и дисциплине, а еще лучше б было не возиться лишнее время, а наскоро всех посжигать как евреев!»- думал Хейко осматривая набрякшими кровью глазами горенку с щелястым полом, беленой печкой и остовом от вчерашнего пира на столе и струганных табуретах, всюду валялись бутыли из-под самогона, оставляя мутные остро пахнущие лужицы и огрызки зелени. «Сами в свиней скоро обратимся к дьяволу в этом дерьме!» - сморщился Хейко обувая сапоги.

С улицы доносились смех и покрикиванья квартировавшихся в соседней горенке от Хейко Детлефа и его пятерых его ближайших
приятелей. «До сих пор так глаз и не сомкнули, ублюдки, убожество!- проворчал Хейко прислушавшись к крикам в вперемешку с гнусавыми попытками исполнения русских песен, кроме этих глумливых старательных воплей в Тимофеевке стояло по раннему тихо, лишь слонялись с ведрами молчаливые заросшие щетиной чужие денщики с ножами за ремнем штанов. «Ээй, Вилли!» - гортанно крикнул он в окно «Долгоногая ты каланча, какого черта ты там застыл на дороге как трахнутая Лотова жена, или в твоих ушах сам по себе звучит Вагнер?» гоготнул он собственному остроумию. Застегнутый во фрунт Вилли, тонкий и бледный стоял и протирал свои маленькие круглые очки, его щеки то алели, то вновь мертвенно бледнели, застывая некрасивыми пестрыми пятнами, что всегда огорчало щепетильного до болезненности к своей внешности молодого немца.

«Хейко, хватит дрыхнуть, чертов сурок! Или ты все полируешь сапоги, дабы уподобиться красавчику и франту Эриху? Они у этого ублюдка такие зеркальные, что на солнце выдают огонь как линза!»- донесся до его слуха зычный радостный вопль другого приятеля коренастого длинноносого рыжего Отто, невысокий Отто был не такой симпатичный как Хейко и Вилли, слишком невзрачная его внешность пользовалась скромным успехом у немецких фройляйн.

Но весельчак Отто с лихвой вознаградил свое воздержание в борделях перед отправкой на фронт, а уж в русских деревнях и вовсе вошел во вкус сладкой женской плоти, насилуя баб, особо не разбирая старая она или девка пугливая, ему было все едино, на кого навалиться с нетерпеливым похрюкиваньем и сжимая короткими, покрытыми белесыми волосами пальцы на горле своей жертвы, короткий и толстый член Отто вламывался без стука в невинные отверстия легко, словно он хлипкую дверь пинком вышибал, наскоро удовлетворял желание и любил задушить свою жертву, разумеется после того, как ею потешатся друзья, Хейко брезгал девками, предпочитал уже готовую влажную женскую вагину, он просто обожал раздирать ее скрюченными пальцами, вламываясь с напором в узкий непривычный к такому обращению анус.

Вилли любил избивать баб, порка была его коронным номером, именно он полосовал девок вымоченными в солевом растворе ружейными шомполами под одобрительный смех и аплодисменты Хейко. Четвертый же их закадычный приятель Эрих был нрава тихого, ругань и смех не любил, это был красивый ладный парень с классическим римским профилем древнего центуриона, бледно-голубыми, словно выцветшими красивыми глазами и белоснежной улыбкой, несмотря на скверную по необходимости гигиену, темные волосы были острижены коротко, форма всегда опрятна и сапоги поражали сиянием, в любую минуту Эрих мог вытащить из кармана черную щеточку и начать внимательно вычищать ногти, от души жале о родном Франкфурте-на-Майне. Эрих был брезглив, не особо любил заниматься физическим контактом с женщинами, приятели горячо подозревали, что Эрих вообще возможно гомосексуалист, но предпочитали помалкивать, хотя бы потому, что в совместных истязаниях он принимал участие с шибким удовольствием, мог отрезать бабам соски и заставлять их же глотать собственные окровавленные ошметки под хохот Хейко.

Вот именно с такими людьми и пришлось познакомиться нашей деревенской красавице Тане, хоть и упрятала напуганная внезапным появлением дочери в сараюшке, но та не усидела и таки побегла к своему Мишке проклятому, любила девка парня, боялась, что убили его, не могла устоять, чтоб не повидать хотя бы разок рано утречком на заре, когда улица такая обманно пустынная, а чертовы фрицы либо спят, либо пьяными нетвердыми голосами из последних сил выпевают неудобопроизносимые слова песни. Танька напряженно огляделась по сторонам и прикрыв стареньким платочком сияющие золотистые волосы аккуратно ступая на цыпочках босиком выскользнула из сарайчика, не обеспокоив приболевшей матери, серая длинная юбка по щиколотки и темная бумазейная кофточка, внимание в такую пору уж ей явно было ник чему, лишь бы до милого добраться, держаться за его шею руками крепко-крепко и не выпускать хоть под угрозой немедленного расстрела. Пригибаясь у заборчиков Таня побежала по пыльной улочке, знакомый цепной пес соседа Митрофана приветливо помахал девке пушистым хвостом и глухо дружески от души гавкнул. «Тшшшш, дурак! - испугалась Таня, присев на корточки.

Но ей не повезло. Раздался звучный крик на немецком: «Кто тут, черт бы вас побрал?!» И передергивая затвор из-за избенки выскочил Вилли, при виде напуганной насмерть красивой девки Вилли радостно осклабился, глаза его сверкнули: «Да тут приятный сюрприз, как мы поглядим» - пробормотал он, делая позывной пронзительный свист «Эй, Хейко, Отто, старина Эрих, вы жаловались, что красивые фройляйн все остались в Германии, а что вы скажете глядя на эту русскую бабу?» «Стоять, стой на месте!» - крикнул он Тане, заметив как она дернулась спастись, судорожно затянув концы платка у полных грудей в вырезе тонкой кофточки. И со смехом навел на нее дуло винтовки, показывая, что все, птичка-то попалась и крепко. Таня затравлено озиралась из стороны в сторону, заметив приближающихся троих остальных приятелей. «Эгегеей, Вилли, да у тебя губа не дура» - одобрил Отто не долго думая хватая девку за руку и насильно влепив в губы сморщившейся от отвращения Таньке смачный болезненный поцелуй. «Черт побери, а красотка!- процедил Хейко, покачиваясь на носках сапог, сорви ты эти грязные тряпки, под ними не разберешь сроду ничего!» - приказал он. Эрих с презрительной усмешкой протянул ухоженную руку и сорвал с Таниной головы платок, заставив золотистую волну волос раскинуться по плечам. Немцы дружно присвистнули от удивления.

«Вот это красотка так красотка, повезло, тем хуже для нее!- с удовлетворением проговорил Вилли. «Слышишь, молчи, молчать, молчать, если хочешь жить надо молчать, поняла!»- как мог показал жестами ее действия Тане и для убедительности показал ей прямо к носу страшное черное дуло. Танька, зажмурившись от страха, несколько раз обреченно кивнула. Немцы с усмешкой переглянулись, коротко посовещавшись. «Берем девку и тащим подальше в лес, пока вся эта орава не проснулась! - решил Хейко «Я не настроен делиться, а вы?» «Ты прав, Хейко!»- подмигнул Отто. «С какой стати отдавать нашу добычу, я сам ей займусь сегодня!»- сказал Эрих, покусывая губы. «Решили!» кинул Вилли. В грудь Тане уперлась винтовка. «Встать! Иди вперед, тихо, пошла, назад не смотреть, иди!» - повелительно приказал ей Хейко, немецкую речь Таня не понимала, но интонации и взгляд был вполне красноречив. С обреченным стоном и согнувшись Танька побрела вперед со слезами на длинных ресницах на встречу своей страшной развязке.

Вели они ее примерно минут тридцать по лесной тропинке подальше от просыпающейся деревушке и дымных труб, лаяли собаки, слышно было единственно еще не зарезанного фрицами соседского дворового петуха, где-то там остался навсегда ее милый Михаил, которого Тане уже не суждено было никогда увидеть, если несчастная Танька только знала, что последнее перед своей смертью она будет видеть немецкие перепачканные кровью и искаженные похотью немецкие лица, то завыла бы красавица по волчьи, да разбила бы собственную голову о дорожный камень, любую бы смерть избрала, но только не такую страшную. «Здесь!» - решил Хейко, подходя к крепкому раскидистому деревцу в окружении бузинных кустов. «Отто, дай свой ремень! - приказал он, оглядывая Таню, та дрожала и тихонько оплакивала свою судьбу не поднимая глаз. Отто подошел к ней и как в плохом кино содрал с плеч плохонькую кофточку, обнажив ее грудь. Танька зло вскрикнула и молниеносно ударила немца по дурно выбритой щеке. «Русская сука!»- проворчал Отто и ударом колена в живот заставив Таньку согнуться в три погибели, кашляя и задыхаясь от боли. «Ты не джентльмен!»-укоризненно поцокал языком Эрих, с усмешкой наблюдая за развернувшейся сценой. «Разве так обращаются с прелестной фройляйн, пусть и такой неряхой!- лицемерно проворковал он сквозь зубы и коротко размахнувшись, расчетливо и зло рассек рукой Таньке нижнюю губу, та пронзительно взвизгнула, лицо ей моментально залила кровавая юшка. «А ей так еще больше идет!»- одобрил Хейко.

«Но я бы предпочел перейти уже к десерту, куском кровавого дерьма наслаждать меня не привлекает пока что!- проворчал он, хватая Таньку и прижимая всхлипывающую девку голой спиной к древесной шершавой коре, одной рукой удерживая ее вырывающиеся руки, он другой задрал ей по пояс длинную юбку и резким ударом колена заставив распахнуть белые соблазнительные бедра. Показался золотистый курчавый треугольник, прекрасный в своей первобытной прелести. Таня внезапно изо всех своих сил завизжала. Немцы переглянулись и захохотали. «Можно подумать, что я сейчас оттрахаю молочного поросенка судья по ее голосовым связкам!»- сказал Хейко. «Бедра подержите, эта сука рвется так, словно ей не в удовольствие меня удовлетворить!» Отто и Вилли с готовностью ухватились за Танькины ноги и изо всех сил из развели как на дыбе, доставив Таньке в мышцах невиданную боль, она от муки зашипела сквозь стиснутые зубы, задыхаясь от крови и тяжелой массы своих густых золотых волос.

Эрих не удержавшись от простого лицезрения подошел и смочив руку собственной слюной скользнул резким движением Тане между ног, продираясь в узкое лоно, рукой сжатой в кулак, даже не снимая серебряного остроконечного кольца. Таня издала такой леденящий вопль, что друзья переглянулись «Да она девственна!» - с веселым удивлением пробормотал Эрих с интересом рассматривая собственный окровавленный кулак. «Спасибо, приятель, теперь мой член пройдет как по маслу!»- одобрил Хейко и вытащив из форменных брюк на пуговицах давно напряженный 20-ти сантиметровый члени немного поелозив им, размазывая липкую смазку по Танькиным бедрам, с силой сжав крепкие ягодицы вогнал Таньке во влагалище, сразу войдя на всю длину, стукнувшись животами с обессиленной девкой. «Хоррошо, пошла, сука!» - довольно выдохнул он и принялся размеренными движениями вколачивать ее зад в дерево, вращая членом в Танькином нутре. «Красивая сука!»- сказал он в перерыве между толчками и одной рукой терзал ее напрягшиеся вишневые соски на полной красивой груди, не удержавшись Хейко припал к ним губами и с силой стал засасывать их между зубами, как молот размеренно работая бедрами.

Мало помалу щеки у Таньки ракраснелись и она понемногу начала подмахивать немцу бедрами, непроизвольно желая усилить странно удовольствие, что с шумным одобрительным гоготом было встречено четверкой приятелей. Коротко охнув Хейко быстро выдернул мокрый член из Танькиного хлюпающего не только уже от крови лона и шумно дыша сквозь зубы из вергнулся семенем на Танькино подрагивающее тело. «Черт….»- покачал головой Вилли «Быстро ты сегодня и вежливый такой, я тебя не узнаю, Хейко, русской сучке явно понравилось как ты ее поимел, дружище, а она тут не для своего удовольствия!» - наставительно поднял он палец вверх и в подкрепление своих мудрых слов смачно сплюнул Таньке в бледное лицо.

«Нравится трахаться с настоящими мужчинами?» - гортанным голос поинтересовался немец и схватив Танькину бедра резко развернул ее аппетитными белыми ягодицами, наскоро содрав остатки юбки с обнаженного тела. «Хорошая задница»- нехотя одобрил он и с силой схватив Таньку за распущенные волосы упер ее лицом в ствол дерева. Освобожденный из брюк член немца был устрашающе велик, солидный ствол венчала огромная багровая головка размером чуть ли не с кулак и именно ею он резко протаранил девственный анус. Если прежний Танькин крик был леденящим, то этот просто потряс воображением своей мукой боли, бедная девка не выдержав тут же лишилась на свое счастье чувств, позволяя Вилли трахать свой зад, который он вовсе не жалел. Послышался какой-то лопнувший треск и по бедрам Таньки потекла густая кровь от жестокого разрыва нутра. Вилли не желая быстро кончать вырвал кровавый торчащий член из ее тела и какое-то время слабо и небрежно потер его в кулаке. «Отто?» - вопросительно вскинул он глаза на одиноко стоящего приятеля, который давно стоял и от избытка похоти гладил собственный член в черных брюках.

«Предпочитаю сделать это не так нежно!» - усмехнулся он и вооружив руку небольшим остроугольным камнем подошел к Таньке и варварским движением раздробил ей передние зубы, так что кровь хлынула струей ей в горло. «Она ж задохнется и сдохнет прямо сейчас, дуралей!»- прикрикнул Хейко. «Плевать!» - проурчал Отто, засаживая горячий толстый член девке в самое горло, предварительно небрежно очистив ее рот от острых обломков зубов, на Танькино счастье она не успела прийти в себя и экзекуцию претерпела не пикнув, повиснув в руках Отто как безжизненный куль. Немцы спокойно наблюдали за жесткой забавой Отто, особо не беспокоясь и скучающе посвистывали сквозь зубы. Наконец раздался короткий довольный стон и Отто осторожно извлек из кровавой дыры Танькиного рта собственный измазанный кровью и все же поцарапанный член. «Эрих, давай, не стой как чужой!»- со смехом пригласил друга Отто, отдуваясь и вытирая промежность листом лопуха. Эрих поморщился при виде оскверненной залитой кровью и спермой Таньки.

«А собственно зачем нам всем ждать своей очереди, можно ее получить и вчетвером одновременно!» - засмеялся он, прищурившись. «Есть идея?» - заинтересовался немедленно Хейко. «Давай, Хейко бери ее жалкий на данном этапе рот, Вилли получил влагалище, а старина Отто воспользуется влагалищем» «А ты?» - пытливо вскинул глаза Вилли. «А я воспользуюсь этим, кретин!» - мило как ребенок на карнавале улыбнулся Эрих, сияя голубизной красивых глаз и протянул вперед руку. В ней в сиянии солнца блеснул пехотный немецкий кортик с рунами на эфесе и символикой мертвой головы. Друзья недоуменно переглянулись, но послушно заняли указанные позиции с бесчувственной Танькой, каждый легко овладел членом нужным отверстием.

Тогда улыбающийся Эрих подошел и коротким ударом кортика вспорол девке живот и в это горячее живое отверстие он погрузил собственный аккуратный член. «Блестяще, сукин ты сын!» - одобрительно проворчал Хейко обрабатывая Танькин рот. Минуты через четыре немцы наконец изверглись в Таньку, которая на пороге смерти еле слышно стонала в полубессознательном оцепенении мученицы. «Вот и все» - просто сказал Вилли «выкинем ее вон под те кусты бузины, практически сдохла!» Остальные поддержали друга и брезгливо скатили ногами жалкий обнаженный измазанный кровавыми темными потеками труп под ароматные кусты.

Солнце давно жарко сияло, овевая знойным маревом притихшую Тимофеевку, тихонько рыдала Танькина мать, с каменным выражением лица застыл на самом солнцепеке Мишка, который только сейчас узнал, что невеста здесь и которая пропала. Брехала одиноко собака во дворике. А где-то совсем далеко-далеко за околицей слышался отголосок старинной русской песни:

«…Белым снегом, белым снегом

Ночь метельная ту стежку замела

По которой, по которой

Я с тобой любимый рядышком прошла.

По которой, по которой

Я с тобой любимый рядышком прошлаю…»