Эта прикольная история произошла со мной в пионерском лагере «Звёздный», где я отдыхал в третью смену во втором отряде. Отряд наш назывался «Романтики». И так уж получилось, что мой старший брат Кешка (он же Иннокентий Павлович — для кого как) проходил в этом же лагере летнюю педагогическую практику, работая пионервожатым, но не в моем, а в третьем отряде «Бригантина», у десятилеток. Это он настоял, чтобы я поехал вместе с ним в этот лагерь — целый месяц можно обжираться всякими вкусностями, купаться в бассейне, чмурять, развлекаться на халяву и всё такое прочее.

Хорошо помню, что была тогда суббота — банный день. Вообще людей на выходные в лагере оставалось мало — почти всех забирали по домам родаки. Мы сидели у Кешки в комнате. Кроме него, там жил ещё наш лагерный… чуть не сказал: придурок… физрук Сергей Владимирович. Но сэра Гея тоже не было, потому что он взял выходной. Так что от зарядки в то утро мы были благополучно освобождены.

Там, в комнате, за разговором, Кешка мне неожиданно признался, что у него запор в кишках. Уже дней пять, наверное, он не может сходить по большому. А на завтра, в воскресенье, шефы выделили специально автобус, и планировалась обширная экскурсия в «Отрадное» для ребят из разных отрядов, которые остались в лагере.

— Лучше бы мне было облегчиться перед этой поездкой, — сказал Кешка. — Хуёво будет, если меня вдруг начнет пучить и прорвет прямо там, в автобусе. Соображаешь?

Я покатывался со смеху, смачно, во всех красках живописуя себе картину, как Кешка внезапно хватается в автобусе за живот, как молотит кулаками по кабине водителя, чтобы его выпустили, как под дружный хохот пацанвы мчится стремглав по шоссе. А вокруг, насколько хватает взгляда, простирается огромное пустое поле с чахлой растительностью, где и укрыться-то негде… Фантазии моей не было предела. Отсмеявшись, я авторитетно сказал ему:

— Самое лучшее средство от запора — зелёный чай. На себе проверено. Я раз зелёного чая так попил тухлого… ну не тухлого, а очень старого… горького уже, в общем. Так меня потом такой дрист пробрал — весь вечер от унитаза не отходил. У тебя случаем нет такого чая?

— Да ты что, очмурел? Где ты здесь зелёный чай найдешь? И ещё месяц будешь его выдерживать тут под кроватью? И не хочу я тут в лагере целый день с горшка не слазить. Да и пробрать тебя могло совсем не от чая. Ты, может быть, после этого чая ещё неспелых ягод каких-нибудь нажрался… Или яблок зелёных…

Я пристыженно смолк, чувствуя, что сморозил глупость. Кешка продолжал:

— Всё должно быть быстро, просто и надёжно. И чтобы через час я уже был как огурчик. В восемь вечера у начальника лагеря планёрка пионервожатых. Кроме того, мне ещё рапорт о наших отрядных достижениях писать надо. А ты тут припух совсем — такие советы дурацкие даёшь.

— Это не совет, Кешка, — сделал я попытку оправдаться. — Это я просто так, к слову. Между делом как бы.

— Дело я тебе уже нашёл.

— Какое?

— Вот смотри, — сказал он мне, доставая откуда-то из своей сумки резиновую трубку. — Видишь сей предмет?

— Клизма? – догадался я.

И в тот же момент почувствовал, что густо наливаюсь краской – от кончиков ушей до самых пяток. Кешка это заметил и тут же ядовито отреагировал:

— Ну чего ты сразу покраснел, как красна девица? Как будто это не ты, а тебе будут делать.

— Вот ещё, ничего я не покраснел. Больно надо…

— Ага-ага, рассказывай. Зарделся, как маков цвет. Как будто впервые замужем.

Это у Кешки присказка такая. Чуть что, так сразу: «Ты что, первый раз замужем?»

— Блин, а это точно клизма? – спросил я, разглядывая трубку.

— Точно. И тебе придётся мне её сделать.

— Да пошёл ты… — лениво сказал я ему.

— Интересно, куда?

— На кудыкину гору, вот куда. Может, тебе ещё в жопу языком залезть?

— Не надо в жопу языком, — обиделся Кешка и, чуть помолчав, добавил: — Если хочешь, я тебе денег дам. За вредность. Всякая услуга должна быть оплачена, амиго.

Кто о чём, а он всё о том же. Вот ведь где настырный!

— Да не умею я такие штуки делать…

Мне всегда казалось, что клизма — это что-то такое до предела срамотное и неприличное, о чём и говорить-то можно только с оглядкой. А уж чтобы делать… Но Кешка как будто читал мои мысли. Он сказал:

— Не надо стесняться – это такая же работа, как любая другая.

С этими словами он вытащил из кармана свой кошель, отсчитал прямо на моих глазах пять рублей и положил их мне в нагрудный кармашек:

— На, держи, юный вымогатель.

— Плата за мои труды? – спросил я насмешливо.

— Ну, не совсем. Я даю тебе эти деньги просто так. На карманные расходы. А ты мне клизму сделаешь тоже просто так. Понимаешь?

— Ага, — ответил я и хитро сощурился при этом. — Понимаю, понимаю, Кешечка. Я тебя очень хорошо понимаю. Но я ещё не дал окончательного ответа. Я подумаю.

— Думай-думай, только поскорее, времени в обрез.

Что ж, иногда ради дела приходится заниматься и стыдными вещами, ничего не попишешь. Вот, кстати, Кешка недавно рассказывал, что для работы в лагере ему нужно было пройти медкомиссию в поликлинике, и его направили в венерический кабинет, где молодая медсестра делала ему анализ на сифилис. Кешке пришлось зайти за ширму, снять перед медсестрой трусы и взять в руку член и оттянуть залупу, а та что-то туда прикладывала. Да и деньги мне были тогда весьма кстати – приглядел я себе накануне в киоске серию классных марочек «Борнео». Короче, я согласился.

Но уж зато за эти пять рублей Кешка полностью облегчился, а вдобавок ещё и пропихнул меня в жопу. Хотя про траханье уговора у нас с ним не было. Однако рассказываю обо всём по порядку.

Для клизмы, как авторитетно объяснил Кешка, нужны были две вещи: воронка, чтобы воду вливать, и резиновая трубка. Воронку мы тут же попытались сделать самодельную: просто отрезали донышко у пластиковой бутылки из-под минералки. Так вроде бутылка, а перевернешь её горлышком вниз — вот тебе и воронка. Целый литр воды в эту воронку мог свободно поместиться. А резиновую трубку Кешка накануне, предвидя такое дело, незаметно позаимствовал из медицинского кабинета – похоже, ни к чему она там. Но наша изобретение в виде воронки не прокатило. Трубка отказывалась на неё налазить. Тогда я быстренько вспомнил, что в холле на втором этаже есть пластмассовая лейка, из которой уборщица цветы на подоконниках поливает. У этой лейки был длинный, тонкий, изогнутый носик. Я предложил взять её. Кешка похвалил меня за сообразительность.

— Вот смотри и учись, пока я жив, — сказал он мне, беря свой шланг в руки. — Видишь это? А теперь глянь сюда: один конец у него закруглённый. Этим закруглённым концом её засовывают в одно место, в какое — даже не спрашивай меня. Засунешь мне её ТУДА сантиметров на десять…

Он отмерил линейкой от закругленного конца ровно десять сантиметров и поставил в этом месте метку шариковой ручкой. Аккуратист, блин, нахуй!

— Вот этот кусок трубки должен быть полностью засунут, понял? Только засовывай не резко, а осторожненько, медленно так его вводи. Можешь чуть-чуть вращать его, как бы ввинчивая.

— Ладно, ладно, не учи учёного. Ложись давай на койку. Счас я тебе засандалю — сразу обделаешься.

— Ну не здесь же, — сказал Кешка.

— А где?

— Слышь, я вот что придумал: пойдем в душ, заодно и помоемся. Ты мыться собираешься?

— А то…

Мы собрали в сумку все наши банные причиндалы, прихватили лейку и отправились в душевую. Она находилась во дворе, в деревянном бараке. Кешка взял у кастелянши ключ, и мы вошли внутрь, в прохладный предбанник. В углу рядом со скамейкой валялось что-то, очень похожее на бабский лифчик.

— Паси, — сказал я, — кто-то лифчик тут свой забыл.

Из чувства законного любопытства я нагнулся и взял в руки синюю полоску ткани.

— Нет, это не лифчик. Это трусы. Порванные, кажется… О, мои трусики-шмусики! Фу, бл#дь, да они обосранные!..

И я брезгливо зашвырнул их в дальний угол.

— Диман прошлым летом отдыхал в Артеке. Так там — как в настоящем концлагере. Как только они приехали, их сразу всех раздели, отобрали личную одежду и погнали в душ — мыться. А потом, на выходе, раздали всем одинаковые чёрные трусы и белые майки. Диман кинулся мерить, а ему ни одни трусы на жопу не налазят — все маленькие, не его размер.

— Ну и что? — равнодушно спросил Кешка.

— А ничего. Нашли там какие-то у вожатых. Серо-буро-малиновые в крапинку…

Я разделся и начал носиться голый по предбаннику и душевой, прыгать, беситься, стараясь пяткой ударить в стену как можно выше. Это было удобно, потому что одежда перестала сковывать движения.

— Не приближайся ко мне — я каратист! — заорал я Кешке. — Счас ногой стену прошибу!

— Прошибёшь, прошибёшь, — недовольно пробурчал Кешка, медленно раздеваясь догола. — Сейчас сюда все сбегутся.

— Где е#утся? — сострил я в рифму и пустил струю горячей воды из душа: — Всё, Кешк, я пошёл мыться.

— Погоди ты мыться, Руслан, ещё успеешь. А это? — Он сунул руку в сумку и вытащил оттуда эту жёлтую пластмассовую лейку, которую мы прихватили из холла. — Сначала сделай мне ЭТО, как договорились.

С этими словами он протянул мне свои инструменты.

— Фу, блин, совсем из головы выскочило. Ну ладно, сейчас я тебе запердолю. Гони сюда свой унитазный шланг, нах#й, — сказал я и сделал зверское лицо, хотя, честно сказать, находился в некотором замешательстве. – А резиновые перчатки есть?

— Перебьёшься. Это не главное.

— Ну ладно, готовь по-быстрому свой зад. У тебя там внутри, в кишках, всё, наверное, давно засохло, как в пустыне Сахаре. Теперь воду нужно через жопу впитывать.

— Да уж, не говори! Самому уже осточертело тут с лишним грузом кваситься, хы! – сказал Кешка, как бы извиняясь. – Только и мечтаю — поскорей от этого добра освободиться.

Он налил из душа полную лейку воды, потом отодвинул от стены одну скамейку, сел на неё, как на лошадь верхом садятся, а потом животом опустился на сиденье, выставив напоказ всю свою интимную область.

— Ну, так хорошо?

Я заглянул в лейку.

— Столько воды… Офигеть! Тебе плохо не станет?

— Ладно, начинай, не ссы, — напутствовал он меня. – Тут нужен литр воды минимум, а лучше даже полтора, чтобы меня как следует натянуло…

— Ну смотри, как знаешь. Начнём-с, пожалуй… Так ты говоришь, Кешка, что у тебя жопа заклеилась? Ничего, ничего, бывает. Счас поглядим, чё тут у тебя такое.

Такая жопа у Кешки, я е#у. Накладываю ладони на окружности, большими пальцами щель развожу. Ищу, где там у него это самое заднепроходное отверстие. Не может быть, чтобы не было. И точно, смотрю: такая дырища — хуй проссышь. Бутылочное горлышко влезет, не то что клистирная трубка. А ещё — между ног видны яйца волосатые и — ха! — х#й толстый, как у слона хобот. Неужели у меня тоже такой вырастет? Даже не верится.

— Ну у тебя и жопяра, Кешк! Паси, даже волосы в жопе растут, — прыснул я от смеха. – Дли-и-инные!..

— Первый раз в жизни голую жопу увидел, что ли?

— Ого, ещё как видел! Сколько раз! Хотя бы у Цветикова. Вспоминаешь?

Кешка хмыкнул. О, этот Цветиков! Он в лагере тогда всех задолбал. Я сам, своими собственными ушами, несколько раз слышал, как Кешке персонал лагеря говорил сочувственно: «Ну и группка вам досталась, коллега! Там у вас один Цветиков чего стоит!» Помню, как на тихом часе этот баламут Цветиков опять стал буянить. Кешка тогда дежурил по этажу. Устав делать Цветикову замечания, он разъяренно схватил со стола пластмассовую линейку длиной в полметра, которой расчерчивали отрядную стенгазету, и заорал на него: «Если ты не угомонишься, я тебя сейчас вот этой линейкой по голой заднице отстегаю!» В палате то там, то сям из-под одеял послышались сдержанные недоверчивые смешки. Кешка подумал и добавил: «Прямо здесь в палате, при всех!» Так на карту был поставлен Кешкин педагогический авторитет.

И братан вышел из палаты. А ровно через минуту у Цветикова с грохотом обрушилась на пол кровать, которую пацаны подкрутили накануне. В очередной уже раз мирный покой всего этажа был нарушен. Палата будто взорвалась. «Ну всё, довольно, моё терпение лопнуло!» — с этими словами Кешка, скрепя от ярости зубами, выхватил за плечо из кровати Цветикова, который лежал под одеялом почему-то в носках, наполовину сползших, и, не дав ему даже надеть тапочки, потащил к себе в комнату — на расправу. Там мы с ним вдвоём дружно, ни слова не говоря, повалили этого зловредного пацана животом на письменный стол. Я взял его в захват, как в клещи, держа за плечи и шею, а Кешка не спеша закатал ему майку до самых лопаток. Потом я увидел, как он медленно и торжественно спустил Цветикову чёрные сатиновые трусы, обнажив жопу, щуплую, всю в каких-то подозрительных прыщах.

«Телесные наказания запрещены! Детей бить нельзя! Это непедагогично! Вы не имеете права!» — заверещал Генка. Кажется, он до последнего момента не допускал мысли, что его могут вот так запросто отлупасить. Вот чудило! Он свято верил в гуманизм воспитателей и нерушимость запрета на телесные наказания, оттого, наверное, и вёл себя так разнузданно. «Сейчас я тебе это право собственноручно на заднице пропишу! – взъярился Кешка. — Большими красными буквами! А потом мы это вместе почитаем!» Тут Кешка сделал сосредоточенное лицо, как будто решал в уме сложное алгебраическое уравнение, размахнулся и шлёпнул его по оттопыренному голому заду линейкой. «Ай!!» — и на Генкиной попе выросла розовая полоса. Он попытался вырваться, но я удерживал его мёртвой хваткой, прижимая к столешнице. Тогда он стал взбрыкивать ногами, но это было ещё хуже для него, так как его трусы моментально свалились вниз, куда-то там на самые лодыжки. Тут Генке невольно пришлось раздвинуть ноги, чтобы не потерять их совсем. Кешка ещё несколько раз опустил со свистом линейку на девственно белые и упругие ягодицы Цветикова.

«Кешка! – крикнул я. – Он меня укусить хочет, сучара! Жарь его ещё! Сильней! Сильней лупи!» — «Отпустите! Я больше не буду!.. Ну Иннокентий Палыч!..» – жалобно заскулил вдруг Цветиков. Вскоре он перестал вырываться, поняв, что это бесполезно, лежал смирно и сосредоточенно считал про себя удары. После каждого такого удара жопа его дёргалась. Кешка влепил ему аккурат штук тридцать горяченьких. Потом он подхватил Генкины трусы, которые во время порки съехали вниз и, подняв Генке поочередно обе ноги, снял их совсем. В таком виде пацан навряд ли осмелился бы удрать от нас, не дослушав до конца Кешкины нравоучения.

«Можно, я ему ещё ремнём добавлю? — спросил я. – За то, что укусить меня хотел, п#здобол сраный. У меня солдатский, с пряжкой». — «Не надо, хватит для первого раза, — ответил Кешка. — Можешь теперь встать, Цветиков. Отпусти его, Руслан». Генка распрямился, почёсываясь и морщась от боли. Он протянул руку за трусами, но Кешка быстро спрятал их себе за спину. И это было ещё не всё –представление продолжалось! «Сними майку», — велел ему Кешка. Цветиков стоял, потирая жопу, словно не слыша вожатого. «Ты что, не понял? Или оглох? Я к тебе обращаюсь, Цветиков. Майку сними! Живо!» — «Хватит уже пререкаться, — напустился я на Генку. – Делай, что тебе вожатый говорит! Шевелись давай!» Генка молча снял майку, оставшись совершенно голым, если не считать одеждой его знаменитых грязных носков с дырками на пятках. Больше он не оказывал нам никакого сопротивления. Похоже, он просто обалдел от такого с ним обращения. Я зашёл Кешке за спину и попробовал перехватить Генкины трусы, чтобы незаметно спрятать их куда-нибудь подальше. Вот была бы хохмочка, если бы этот долбаный расп#здяй вернулся обратно в палату без трусов, да ещё с красным, как у макаки, задом! Вот уж поржали бы с него пацаны! Но Кешка крепко держал эти трусы и не отпускал, а сильно дёргать я не решался – вдруг ещё разорвутся напополам? Кто их тогда зашивать будет?

«Не чешись, не ёрзай, стой спокойно, когда с тобой вожатый разговаривает. Что у тебя там – шило в заднице?» — «Где? Какое шило? – Цветиков стал дурашливо оборачиваться назад, пытаясь разглядеть свои ягодицы. – Нет там никакого шила…» Спохватившись, он сложил руки ковшиком и стыдливо загородился ими спереди.

«А ну, убери оттуда руки! – гневно сказал Кешка, переводя дыхание, и слегка ударил его линейкой по рукам. – Встать по стойке смирно! Руки по швам! Ты мне весь отряд назад тянешь! Это из-за таких, как ты, мы на последнем месте по дисциплине… По швам, я сказал! Ты кто — пионер или размазня? Встань нормально, не сутулься! Живот подтяни!» — «Ну Иннокентий Палы-ыч!..» — «И запомни! Если ты, разгильдяй, получишь у меня ещё хоть одно замечание, то я тебя поставлю вот В ТАКОМ ВИДЕ, но уже не здесь, а там, в общем коридоре… — Кешка энергично описал линейкой полукруг в воздухе. – И будешь стоять так весь тихий час, от звонка до звонка. Ты меня понял?» — «Да-да, понял, всё понял, Иннокентий Палыч».

«Его наверх, к нашим девчонкам затащить надо, — вмешался тут я. – Давай поставим его к ним в палату на время тихого часа. Пускай постоит голый, вот прикольно будет. И в туалет не выпускать, если запросится. Хрен ему в задницу». — «Не надо к девчонкам, — кажется, что как раз теперь Цветиков перепугался не на шутку. – Я больше не буду, честное слово. Я исправлюсь. То есть я уже исправился. Трусы только верните». — «Ты не сказал волшебное слово «пожалуйста». — «Ну пожалуйста, Иннокентий Палыч, отдайте мне мои трусы. И майку тоже, если можно», — заскулил он, готовый расплакаться. — «На, забирай свои шмотки, нюня. Можешь одеваться. А теперь — марш к себе в палату! Бегом! Снять носки – и под одеяло! Живо! Через минуту приду — проверю».

Этого Цветикову не надо было повторять дважды. Натянув кое-как трусы, схватив в охапку майку и потирая на ходу зад рукой, он стрелой выскочил в коридор. Тут мы с Кешкой переглянулись. «Ничего, ему полезно, — проворчал брат. — В лечебно-оздоровительных целях… Они по-другому не понимают» — «Эх, надо было его ещё… это самое… вздрючить». – «Вздрючить? Разве я его мало вздрючил, по-твоему?» — «Ну, в смысле – опустить». – «Опустить?» — «Ага, для порядка». – «Куда опустить?» — «Да хватит тебе прикидываться, всё ты понимаешь… Ты б его в задницу жарил, а я держал». — «А-а, вот ты о чём! Да уж, мечтать не вредно. Только за подобные дела по головке не погладят. Если до начальства дойдёт…»

Такая вот история приключилась с этим Цветиковым. Да, будет о чём вспомнить, когда я слиняю из этого лагеря.

Тут Кешка повернулся ко мне:

— Руслан, ты вот ещё что…Сухая не полезет. Ты кончик послюни. Слышь, Руслик? — продолжал давать мне наставления Кешка. — А лучше возьми там мыло жидкое у меня в тюбике, им помажь…

— Желаете с вазелином? — заулыбался я. — Эй, Вазалин, заходи.

Дырка постепенно переходила в канал, по которому всякие шлаки двигаются к выходу. Туда, в этот канал, я и начал вталкивать Кешкин шлангус. Он входил, но с титаническим усилием… Блин, хоть бы перчатки резиновые мне выдали, что ли! Работа-то вредная!

— Кешка, всё. Я засунул до самой метки.

— Совсем ничего не чую. Жопа как будто занемела. А ну-ка, попробуй подвигать её взад-вперед.

— Как это?

— Сначала вытащи её чуть-чуть, потом снова продвинь поглубже.

Я стал двигать, а Кешкина жопа стала всхлипывать какими-то непонятными чмокающими звуками. Прикольно!

— По-моему, его окончательно засрало.

Гляжу – у Кешки пенис уже как кол стоит, покачивается так гордо.

— Кешка, слышь? Чего это у тебя х#й так раздулся, а?

И я прыснул от смеха в кулак. А Кешка мне и говорит, на полном серьёзе:

— Руками только его не касайся. А то выстрелит, нафиг.

— Вот ещё! Больно надо. Хватит с меня и жопы твоей немытой.

Вдруг слышим: кто-то снаружи начал дёргать дверь за ручку. Кешка перепугался, со страха жопа у него пóтом покрылась, шепчет мне испуганно: «Вытащи, вытащи…» Я с испуга — дёрг! Сидим, замерли. Так минут пять прошло, хоть мне показалось, что целая вечность. Потом я залез на скамейку и выглянул в окно, что над дверью.

— Ну, кто там?

— Тихо! — крикнул я.

В наступившей тишине я поднатужился и оглушительно громко выстрелил.

— Шутка, — захохотал я. В другое время и при других обстоятельствах брат обязательно влепил бы мне подзатыльник.

— Никого. Ложная тревога сработала. А если б это Фаина была, наша воспиталка? А, Кешка? Я представляю… «Ну, что вы тут, мальчики, делаете?» — «Друг друга в жопу по очереди трахаем. А что, нельзя разве? А мы не зна-а-али…»

— Тише ты, трепло кукурузное, — прошипел Кешка. — Орёшь так, что нас, наверное, по всему лагерю сейчас слышно.

Кешка взял скамейку и перетащил её из предбанника в душевую:

— Давай уж лучше здесь. Тут поспокойнее будет. Всё, кончай бузить, возвращаемся на исходную позицию.

И он улёгся по-прежнему, выставив напоказ свою голую задницу.

— Ну вставляй же, чего ты там копаешься, как неживой? А то сейчас ещё кто-нибудь в душ припрётся.

Что мне оставалось делать? Кое-как я снова засунул конец шланга Кешке в зад, прицепил свисающий конец к нашей лейке, а потом начал обильно орошать его внутренности водой из этого странного приспособления.

— О-о! – сказал Кешка довольно. – Уже начинает действовать. Родовые схватки прямой кишки начались.

Когда лейка опустошилась ровно наполовину, с Кешкой начало что-то такое происходить: он весь стал как-то странно корячиться, нетерпеливо дрыгать ногами, приподнимать и опускать жопу.

— Всё, хватит вливать уже, Руслик! – взмолился он наконец. — Не могу больше удерживать воду. Опускай лейку вниз, к полу.

Я опустил — и вся вода, которую я только что влил Кешке в отверстие, тут же снова устремилась назад, в лейку. Только была она не прозрачная, а какая-то мутная. По мере того как вода перетекала обратно в лейку, Кешка успокаивался. Его дёрганья прекратились. Он лежал весь расслабленный, как кисель.

— Ну что, легче стало? – спросил я его участливо.

— Ух, хорошо! Давно так на срачку не пробивало. Руслан, а теперь давай повторим это дело. Подними лейку с водой, как раньше, и заливай по второму разу. Чтобы какашки сдвинулись и пошли к выходу.

Я повторил процедуру. Кешка снова заёрзал:

— Блин, уже еле терплю. Опускай, нах#й! Чувствую, как говно переходит в нижний отдел. На срачку пробивает не по-лёгкому.

— Что, задвигались твои какашки? Терпи, Кешка, закаляй характер. Представь, что ты сейчас в автобусе, — прыснул я в кулак.

— Кончай, бл@дь, шутить такими вещами! Сейчас обделаюсь, нах#й, прямо у тебя под носом…

— Да уж, если сейчас рванёт – меня покроет с головой. Страшно представить.

Я не стал больше париться: поставил лейку на пол и с каким-то злорадным удовольствием стал смотреть, как Кешка корячится на своей скамейке с резиновым шлангом, тянущимся из его зада.

— Ну, что там?

Я заглянул в лейку.

— Пузыри идут всё время. А ещё вместе с пузырями какая-то капуста тухлая из жопы выплывает. Признавайся, когда ты эту капусту жрал? А, вспоминаю: ещё в самом начале смены, как мы в лагерь приехали… Фу, блин! Ты что, с этих самых пор так и не посрал ни разу?

Кешка не ответил, только засопел. Прошла ещё минута или две.

— О, всё, Кешка! Пошло, пошло — из жопы говно. Разреши мне ещё чуть-чуть… О-о, кайф! Какая-то селёдка протухшая из жопы начала вылазить… Всё самое вкусненькое осталось напоследок! Паси, какая вода чёрная! Щас из тебя выйдет сто тысяч тонн говна, нахуй! Давай, делай побыстрее свой срач!

Короче, всё это мероприятие скоро закончилось и я потащил шланг из Кешкиной жопы.

— Осторожнее ты вытаскивай! Волосы мне на жопе не рви!

Ой-ой-ой, какие мы нежные! Кажется, теперь до меня доехало, откуда взялось такое выражение — «рвать на жопе волосы», ха-ха. Кешка присел в сторонке и напрудил целый целлофановый гигиенический пакет, а вместо срального папира подтёрся чьей-то порванной майкой.

— Ну что, вывалил своё говно? – спросил я его.

— Фу, как вставило! Прямо вселенское облегчение! Хоть один раз посрал в этим лагере нормально! – ответил он, завязывая верх пакета на узел.

— С чем тебя и поздравляю. А чего это у тубя х#й всё время стоит, как кол, и не опускается? – спросил я.

— Е&аться хочет.

— Е&аться?

Тут Кешка как-то странно посмотрел на меня, взял себя одной рукой за оттопыренный член и стал его поглаживать.

— Послушай, Руслик, а давай мы с тобой сейчас… это…

— Что?

— Ну, короче… перепихнёмся… А? – Кешка сделал характерный жест рукой и вопросительно глянул на меня.

До меня наконец допёрло, чего он хочет. А ещё я просёк, что х#й у него не просто так стоит, от нефиг делать, — это он на меня стоит. Вот как если мужик там приходит, допустим, к бабе, и они оба раздеваются догола и в койку заваливаются, и у мужика встаёт… Фу ты!

— Ну ты вконец оборзел, Кешка. А в кадык не хошь?

— В кадык не хочу.

— Ты что, с дуба рухнул?

— Ну Руслик! Ну сделай мне приятное.

— Шёл бы ты лесом! Нет — я сказал. Если у тебя там чешется, то иди лучше сдрочни на Фаину Сергеевну голую.

— Ну Русла-ан… Очень хочется…

— Фигушки. Дырку в женский душ просверли и наблюдай оттуда.

— Будь ты другом. Я тебя никогда больше ни о чём просить не буду! А сейчас – давай…

— Как это называется?

— Что как называется?

— Ну вот это всё, что ты хочешь сейчас сделать. Опустить меня, да?

— Зачем опустить? Никто никого не собирается опускать. Если хочешь, назови это просто – любить в попу. И всё.

— Ага, любить… Смеешься? Любят не так.

— А как, по-твоему?

— Ну, не знаю. Только не так любят, как ты хочешь.

— Любить по-всякому можно, амиго.

— Ох#ительная мысль. Почему бы тебе тогда Цветикова не полюбить, амиго? Не хотел, когда я предлагал.

— Что ты заладил – Фаина Сергеевна, Цветиков… Сейчас всех знакомых по порядку перечислишь?

— Нет.

— Что нет?

— Не перечислю.

— Цветиков – это другое, ты пойми. Цветиков – раздолбай последний, трепло и ябеда, с таким лучше не связываться.

Кешка замолк. Я тоже молчал, ждал, что он ещё скажет.

— Что ты ломаешься, как баба? Хуже бабы. Вечно тебя надо упрашивать. Так мы и на ужин не попадём.

Он стоял посреди душевой с нелепо раздувшимся членом, весь из себя такой большой и несчастный. Мне даже жалко его стало. А после такой клизмищи дальнейшие вольные игры вовсе не казались мне такими уж предосудительными. Одним непристойным делом меньше, одним больше – какая теперь, в жопу, разница? И потом: если б это было не стыдно, то это и не было бы так интересно.

— Ну ладно, х#й с тобой, — поразмыслив немного, смилостивился я. — Только быстро, в темпе вальса. Так ты как — в жопу, значит, хочешь?

— Ну, — голос у него сразу же повеселел. – А что, есть выбор?

— Нет у тебя выбора. Вот ещё, как же, размечтался! И думать не моги. Может, кому-то и нравится сосать х#й, только не мне.

Как-то незаметно оба мы перешли на шёпот.

— Блин, Кешк, а сюда точно никто не вломится?

— Нет, дверь-то на ключ заперта. Вон он торчит изнутри.

— Кешка, я тебе как проститутка, нах#й. Только чур – внутрь не засовывать, понял?

— Ладно.

— Возьми меня за ноги попробуй. Ну как ты тачку берёшь…

Кешка взял мои ноги и приподнял кверху. Я, извиваясь жопой, попробовал на руках уползти от него, как на физкультурной эстафете в школе.

— Нет, так ничего не получится, — сказал Кешка. – Я же не акробат, я не умею трахаться вприсядку! Ляг лучше по-человечески. Вот сюда, на скамейку.

Я лёг на скамейку животом вниз, ноги опустил и развёл немного в стороны. Оглянулся:

— Паси, спина загорелая, ноги тоже, а жопа белая, как Снегурочка.

И тут я внезапно заржал.

— Чего ты? – с опаской спросил Кешка.

— Да вот подумалось: ты как тот чувак из анекдота – наглотался виагры, а девушка на свиданку не пришла, вот и приходится мучиться. Хи-хи-хи! Ха-ха-ха!..

— Смейся, смейся, — скривился Кешка. – Да если б я наглотался виагры, ты бы сейчас живым отсюда не ушёл.

— Ого как, ну ты и гигант! Ладно, не обижайся, это у меня юмор такой.

— Хорошо, что у тебя юмор. А теперь расслабься, ну, расслабь свои булки. Чего напрягся?

И он слегка шлёпнул меня по ягодице.

— Ага, расслабься… и получи заодно удовольствие. Я расслаблюсь, а ты мне как вкачаешь по самые помидоры…

— Не бойся, не вкачаю. Трус несчастный.

— Я, положим, не трус, только моя жопа – это тебе не сексодром, особо на ней не разворачивайся.

— Хорошо, хорошо, я же тебе уже пообещал.

Тут чувствую: у Кешки очередная заминка.

— Руслик… — слышу у себя за спиной.

— Ну что там? — ворчу недовольно. – Какого лешего тебе ещё надо?

— Можно, я это… Ну, в общем, можно, я тебе жопу сперва понюхаю?

— Ха, ну ты, Кешка, даёшь! Чего ты только в моей жопе нашёл? — хихикнул я. — Сраных м@ндавошек не видал, что ли? Трусы мои лучше понюхай, в том месте, где говно…

— Я бы предпочёл первоисточник, амиго.

— Ну ладно, х#й с тобой, нюхни разочек, раз уж тебя так припекло здесь без бабы. Можешь даже полизать, если хочешь. Чего спрашивать? Только пошустрее.

— Ты раком привстань… чтобы мне было удобнее…

— Как-как встать? Не понял.

— Ну жопу приподними немного. А то мне так неудобно.

— Совсем охренел, блин… Что тебе неудобно-то? — ворчу я, но жопу всё же приподнимаю: — Неудобно, Кешка, спать на потолке — одеяло всё время сваливается…

Потом я почувствовал, как он развёл в стороны мои булки и сунул туда свою носяру.

— Бл@дь, моё самое чувствительное место! – И выждав немного, интересуюсь: — Ну что, вкусно?

— Ага, – промычал он.

Мне показалось даже, что я расслышал слова: «И дичего сбешдого…» и не нашёлся, что сразу сказать. Почувствовал только, что Кешка от нюхания моей дырки возбудился по-страшному. Мне показалось забавным, что я могу кого-то вот так вот возбудить.

— Если хочешь, можешь ещё моей писькой занюхать, — хихикнул я. И, выждав момент, добавил, как ни в чем не бывало:

— У нас во втором отряде все пацаны дрочатся зверски. Только у Димана есть м@^@фья. Такая белая капала у него — сам видел. Суперски! У него и г@#доны есть, целая пачка, он нам показывал…

Я сглотнул слюну.

— Если хочешь знать, наш Диман уже нескольким девчонкам кидал палки… А тут недавно к нам новенького в отряд привели, так он спрашивает: «А что такое — дрочить?» Приколист, нахуй! Все наши пацаны как начали с него, козла, ржать…

Я презрительно сплюнул на пол и после небольшой паузы почувствовал, что Кешка пытается вставить мне в нижнее отверстие свой банан. Я оглянулся:

— А ты с г@#доном? Нет? Чего так слабо? С г@#доном было бы пиздатее. Г@#дон — это чтобы не было детей, да, Кешк?

Он что-то пробурчал мне в ответ. Тут я почувствовал, как его кила пытается пробиться в мою сраку. Она была мокрой и скользкой. Я испуганно заёрзал:

— Э-э, забодал, нах#й! Мы так не договаривались. Внутрь не залазь, а то у меня жопа разорвётся. Целку мне не порушь.

— Ничего, не волнуйся, всё с твоей целкой будет в ажуре, амиго. Только потерпи маленько, — сказал Кешка. А потом, через некоторое время: — Уф, как клёво! Не зря мой х#й стоял сегодня с самого утра, как чувствовал…

— Во, блин, жизнь пошла — уже е&ут, как бабу какую-нибудь. Хорошо ещё, хоть отсасывать не заставляют… Кешка, когда ты бабу себе заведешь? Нашу Жанну Аркадьевну хотя бы. А что? Девка в самом соку. Только буфера маленькие. Трахал бы её в пи$ду и в жопу, в ротик бы ей давал…

И я захихикал, представив себе такую картину.

— Она тебе что, Кешк, не нравится?

— Ты поменьше языком мели, тараторкин, — пропыхтел он.

Я начал дёргать жопой, стараясь попасть в ритм, заданный Кешкой.

— Ой-ёй-ёй, лагерную прописку мне делают! На моём месте должен был быть Цветиков. Ну ты, Кешка, и распалился, нах#й… А вообще разбазариваешь ты так свой семенной фонд. Е&ал бы бабу — родились бы дети. А так все твои сперматозоиды очутятся в жопе. Не жалко?

— Поговори у меня ещё, шутничок!

Кстати, я обратил внимание, что на обеде в столовке Кешка садится за стол не с вожатыми, а с одними и теми же девчонками из первого отряда. Они его обслуживают, пайку всегда заодно приносят, а то и две, жрут, базарят там о чём-то между собой. Мог бы на крайняк из них себе девчонку подобрать для траха. Есть там одна такая, светленькая, Оксана, очень даже ничего себе, буфера офигенные, в лифчик еле влазят. Димка Зборовский рассказывал, кстати, что там у них в первом отряде есть одна девчонка, Ленка Звягинцева – так хуесоска, ещё какая!.. Мастер спорта по фигурному глотанию. Сама предлагает отсосать. А то чуть что, так сразу — Руслан. Вечно мне за всех своей жопой отдувайся.

Само собой, Кешке я этого выкладывать не стал: ещё неизвестно, как он на это прореагирует. Вместо этого спросил:

— Ну долго ты ещё там будешь?

Кешка не отвечал, сопел только.

— Нашёл себе, бл@дь, дрочильный комбайн! Кешка, побыстрей давай, а то я уже замерзаю. Здесь так холодно чего-то. З-з-зуб на зуб не п-попадает. Уже вся спина в мурашках. И жопа скоро инеем покроется. В-в-в-в! Чего ты там, нах#й, возишься? Никак спустить не можешь? Руками себе помогай.

Чтобы хоть немножко согреться, я стал периодически сжимать и разжимать свои полушария, стараясь защемить ими, как прищепкой, Кешкин килун:

— Баба, когда её е&ут, она тоже пи$ду вот так сжимает и разжимает, да, Кешка?

И, не дождавшись от него ответа, добавил:

— Я знаю, нам Диман рассказывал… О-о-о! О-о-о-о! А-а-а! — стал я притворно кряхтеть и постанывать, изображая из себя бабу, которую трахают. Я чувствовал себя хозяином положения и был волен делать всё, что захочу. Кешка попросил меня об одолжении — и я милостиво согласился, хотя мог бы и послать его нах#й.

— Делай так… делай так!.. – прохрипел Кешка. – Не переставай! Двигай, шевели булками! Ещё! Бля-а!.. Я… щас… кончу-у-у-у!!..

От напряжения он тоже начал дрожать. Его дыхание сделалось прерывистым, как будто он в одиночку тащил шкаф на третий этаж. Я почувствовал, как Кешкин член запульсировал, и что-то тёплое полилось, как из лейки, по моей жопе, потом потекло по ногам. Кончил Кешка страшно: я с ног до головы был облит словно простоквашей… Я догадался, что это и есть Кешкин «сок» — та самая загадочная м@^@фья. Он глубоко и ровно задышал, как после тяжелой, изнурительной работы.

— Вот и всё, а ты боялась. Даже платье не помялось… – напоследок сказал мне, с трудом переводя дыхание, довольный Кешка. – Пошли теперь отмываться. Руки хорошенько помой с мылом.

— А ты – свой нос, — сказал я ему в отместку.

— Вот нахал!

— Да, я такой. А всё-таки, для чего ты нюхал?

— Тебе не понять.

— Да уж, где уж нам…

Потом, когда мы мылись, я ему ещё сказал:

— Только обо всём этом, Кешка, ни гу-гу, понял? Если наши пацаны отрядные разузнают, что меня отодрали, знаешь, что мне тогда будет? Проходу не дадут – они, бл@дь, такие. Особенно Диман.

— Обижаешь, амиго. Ты же меня знаешь – я могила.



2008 год
vlad.ridenk@gmail.com